Продолжаю рассказ о моей жизни художника и архитектора, о которой один приятель недавно сказал: «Какая спокойная и гладкая вся твоя жизнь!» Действительно: не довелось мне, как большинству мужчин, уходить на Великую отечественную войну, потому что был слишком мал, в Афганистан – потому что был уже не очень молод, в Чечню - потому что был уже староват и был слишком далеко. Не довелось голодать, сидеть в тюрьме, замерзать на севере, испепеляться на солнце в пустыне, тонуть в океане, блуждать в тайге или джунглях Амазонки. Я всю жизнь строил и писал картины, строил и рисовал, строил и чертил, и, если и разрывался между одним и другим, то только между двумя моими «Я»: я - художником и я - архитектором. Постоянно не хватало времени то на одно, то на другое.
Все началось 19 апреля 1941 года в славном городе у моря, Одессе… в этот день я родился.
В Одессе, конечно, была Советская власть, но она имела какой-то неуловимый флюид именно Одесской советской власти. Мой дед, который и до революции был известным в городе ювелиром, не переставал быть им и в годы Советской власти, выполняя частные заказы. Был большой дом, семья жила на втором этаже, а на первом был ювелирный магазин и мастерская. Блеск бриллиантов и изумрудов сливается в моем воображении, когда я думаю о том времени, с блеском моря и лучами солнца, проникающего сквозь буйную темно-зеленую листву. Моя худенькая невысокая мама родила меня по плану, В своих воспоминаниях она так и написала: «в тот год мы решили родить сына», и она была очень довольна тем, как свой план выполнила. Она была инженером-строителем и прекрасно рисовала, как и отец, который тоже будучи инженером-строителем, писал картины и стихи. Мама не могла жить на чемоданах, любое свое жилье украшала, умея придать ему уют и обжитой вид уже через неделю после переезда. Я помню, как она, поставив стул на стол и раскачиваясь на нем на цыпочках, раскрашивала потолок по самодельной трафаретке в нашем послевоенном жилище.
Тогда, ранним июньским утром 1941 года, она везла меня по зеленой улице на пляж, гордо и энергично проходя мимо всех этих резных балконов, колонн, витых решеток, сквозь синие тени от высоченных деревьев, чтобы посидеть у моря, радостно наблюдая за мной, лежащим в низенькой колясочке с кружевными белыми занавесками собственного пошива. Было мне в тот день два месяца и три дня. Где была та колясочка с занавесками, тот покой и блаженство уже через пару часов? Ни следа от них не осталось… все бежали, и мама бежала с кульком, закрученным в пеленку, на руках, бежали на трамвай, чтобы добраться до дома и там собраться с мыслями, понять, что началась война, и вообще, когда вся семья в сборе под одной крышей - это как-то спокойнее. Трамвай был переполнен, уже отходил, набирая скорость, люди висели на подножках, а мама все бежала за ним. Кто-то в трамвае успел взять кулек у нее из рук, она бежала все быстрее, неумолимо отставая от трамвая, и холодея от мысли, что вот-вот кулек уедет неизвестно куда и потеряется навсегда, но вдруг сильная рука висевшего на подножке громадного мужчины схватила маму, и она повисла в воздухе. Так и летела на его руке до конечной станции, а тем временем другие руки передали ей над головами бесценный кулек, то есть меня. Дома все уже знали. «Да бросьте вы паниковать, говорил дед-ювелир, немцы - интеллигентные люди, видали мы их в 1914 году… Это ненадолго».
В юности маме предсказали, что она выйдет за военного. Она посмеялась, а потом еще раз посмеялась, когда вышла замуж за инженера. Однако, годы шли, и постепенно, еще до войны, мой отец превратился в военного инженера и войну закончил полковником. Тогда же летом 1941 года был день, вернее ночь, когда примчался он домой на грузовике, который начальство разрешило взять на один час, чтобы забрать семью и увезти из-под наступающих немцев. По дороге забрал своих сестер и других родственников. Ночь, мокрая дорога, напряжение в воздухе, все было рассчитано по секундам. Приехал за своими, а жили мы как я уже упоминал, с дедушкой, бабушкой, старшей сестрой мамы, и ее сыном Лёней, который в свои 13 лет был талантливейшим пианистом, во всю выступал и ему предсказывали большое будущее. Отец схватил жену в чем была и меня, побросал в грузовик мои вещи и корыто, чтобы купать ребенка. Оставшееся время было потрачено на уговоры стариков покинуть город вместе с нами, но они уперлись и ни за что не хотели уезжать из Одессы. Они были непреклонны. «Да оставьте - дед все гнул свою линию об интеллигентности немцев - все это скоро кончится, мы уже старые, куда нам ехать, останемся дома, это ненадолго, вот увидите». Старшей дочери было неловко оставлять пожилых родителей, и она с сыном Лёнечкой тоже решила остаться переждать визит вежливых немцев, пьющих кофе по утрам и нежно подбирающих потерявшихся котят. Когда моей маме было 80 лет, я попросил ее написать воспоминания о том времени, и узнал то, о чем она никогда не рассказывала. «До сих пор ясно вижу ту ночь - писала она - как я сижу в грузовике, прижимая к себе двухмесячного ребенка, а вокруг машины бегает 13-летний племянник Лёнечка и кричит: «Мама! Почему мы не уезжаем? Они же нас убьют! Они же нас убьют!» Так и стоит его крик в ушах по сей день.» На прощанье дед все протягивал мешочек с бриллиантами, настаивая: «возьмите, уезжаете неведомо куда, ничего с собой не берете, возьмите, пригодится, у нас здесь все есть». Мама с отцом отказались наотрез, рука не поднялась: «Нет не нужно, не возьмем ни за что».
Так и остался в памяти у мамы, дед с бриллиантами в руке и бегающий вокруг машины Лёнечка, которому не суждено было стать знаменитым пианистом, потому что немцы закопали и его, и его маму, и деда с бабушкой, их всех через несколько дней. Закопали и еще сотни тысяч евреев, а потом быстро и организованно создали Одесское еврейское гетто, куда попали оставшиеся родственники, которых отец не успел забрать в ту ночь. В живых осталась только троюродная сестра Белла, которая оказалась там 8-летним ребенком и прожила в этом аду 4 года, до самого освобождения. Была она там с 4-летним братом. Однажды когда он спал, какой-то изможденный голодом и работой человек сел на него, не заметив спящего ребенка, братик задохнулся и умер.
